Митаревский Н.Е.

Воспоминания о войне 1812 года Николая Евстафьевича Митаревского : Записки о том, что мог видеть и испытать молодой артиллерийский офицер в кругу своих действий.
Москва : тип. А.И. Мамонтова и К°, 1871 г.

Митаревский Николай Евстафьевич (1792 - ?). В 1812 году подпоручик 12-й лёгкой артиллерийской роты 6-го пехотного корпуса Д.С.Дохтурова.

/ с.35-40 /

На другой день, 5-го августа, день достопамятной Смоленской битвы, задолго еще до света, приказано было генералу Дохтурову с 6-м корпусом занять город и готовиться к сражению. Нашей бригады батарейная рота заняла бастион, легкую №13 роту поставили у Молоховских ворот. Наша №12 рота, перешедши мост и поднявшись в город на гору, остановилась; тут простояли мы недолго, воротили нас назад и разставили по берегу реки Днепра, около имеющихся там бродов, в разных местах по четыре орудия. Мне с другим офицером досталось стать на правой стороне, против оврага Красненского предместия, и для прикрытия нам дали роту Софийского полка; с нами был и наш ротный командир. В Красненском предместии были полки Либавский и Софийский; прочие полки, как нашей 7-й дивизии, так и 24-ой нашего же корпуса с артиллерией были разставлены вокруг Смоленска. С нашей позиции видны были: городская стена против Красненского предместья до самого бастиона и самый бастион, наши корпуса, расположенные сзади на возвышенности, и там же, впереди их, выстроенные артиллерийские роты. На левой стороне тоже видна была возвышенность с кладбищенскою церковью и артиллерия, расположенная на этой возвышенности, виден был мост и городская стена по реке Днепру.

С восходом солнца направо от нас, в конце Красненского предместия, открылась ружейная перестрелка. Перестрелка начала распространяться вокруг города. На наших глазах началась пушечная канонада с бастиона, но в кого стреляли - нам за горой не было видно. Что же было дальше за бастионом и что там делалось, этого мы совсем не знали. Слышна была только всеобщая стрельба. Ружейная перестрелка то приближалась к нам, то удалялась. Действующих лиц за строениями и садами мы не видели, а видели только дым от выстрелов да пули, которые просвистывали около нас. Так продолжалось довольно долго; мы стояли спокойно и приготовились действовать. Солдаты, как наши, так и пехотные, в ближайших домах набрали горшков, накопали по огородам картофеля и варили его на берегу реки. Один из наших пехотных солдат взял в плен француза и притащил его к нам. Француз этот молодой еще человек, был в чрезвычайном страхе и смотрел помутившимися глазами. Подступили к нему офицеры и солдаты. Я и еще один пехотный офицер знали немного по французски и начали его распрашивать, но он только ворочал глазами. С трудом допросились мы, что он из корпуса Нея и родом из Лангедока. Солдаты предлагали ему картофель, а он только безумно улыбался. Едва могли его успокоить; кажется, он думал, что его живого будут есть. Тут многие говорили: «Если между славными и храбрыми наполеоновскими солдатами много таких, так не очень же страшны французы.»

Было уже далеко заполдень, когда вдруг на бастионе и кругом города очень усилилась пушечная пальба. Начали стрелять наши батареи с возвышенности, правее нас, и батареи на кладбище, с левой стороны. Ружейная перестрелка на форштате начла быстро приближаться и пули посыпались на нас. По берегу реки, по форштатской дороге и по садам, расположенным по горе, начали теснить нашу пехоту к крепостной стене, а с горы, против наших орудий, стали спускаться неприятельские колонны. Тут наш ротный командир приказал действовать и мы начали стрелять ядрами и гранатами из двух пушек и двух единорогов. Потом, когда наша пехота подошла почти к самым стенам, а французы спускались с горы, мы стреляли картечью. Французы поставили на горе батарею. Первое пущенное ими ядро ударило перед нами в реку и брызги поднялись фонтаном; за тем другое ядро ударило в близьлежащий дом и отбило в нем угол. Это были первые ядра, действия которых довелось мне видеть. Признаюсь, я почувствовал какое-то сотрясение в коленах. Ядра неприятельские визжали около нас безпрерывно, - мы тоже действовали. Пули ружейные свистели кругом, так - как мы стояли на берегу реки, под большими вербами, то сбиваемые с них ветки и листья сыпались на нас. Свист пуль, в сравнении с визгом ядер и клокотанием гранат, показался мне тогда ничтожным. Пушечная и ружейная пальба кипела кругом стен Смоленска. Стреляли наши батареи с возвышенности справа и слева от нас, а по ним - французы. Так как эти батареи были на довольно дальнем разстоянии, то много гранат разрывалось высоко в воздухе и оттуда раздавались звуки от разрыва, а с правой стороны от нас изредка просвистывали осколки от них. Так продолжалось довольно долго. С нашей стороны французы подались назад и стрельба сделалась гораздо слабее и почти затихла. В городе начал показываться дымок от гранат, которые туда бросали. По сторонам наших орудий были заборы из плетня; я с товарищем моим пошел посмотреть, как пули пробивали их, но не успели сделать несколько шагов, как пуля пролетела между моей рукой и ногой, палец левой руки как будто обожгло, а панталоны пробило. Между тем пальба, как ружейная, так и пушечная, все продолжалась вокруг города, хотя и не такая сильная; батареи с возвышенностей тоже не переставали стрелять.

Начинало уже вечереть и тут-то поднялась самая усиленная стрельба. Гранаты рвало над городом. Французы сильно потеснили наших опять с форштата; колонны их начали спускаться с горы против нас и в овраг против бастиона и напирали по большой форштатской дороге. Наша пехота отступила под самые стены; один наш батальон притеснили к реке и он бросился в брод. Показавшаяся на самом берегу, против нас, густая толпа французов выстрелила залпом в нас и в наше прикрытие; этим залпом у нас ранило и убило людей больше, чем во весь день. Наше прикрытие стало стрелять в них из ружей, а мы картечью и несколькими выстрелами их разсеяли. Наши войска прижались к самой стене, а французы заняли овраг и стреляли в них. В это время уже почти стемнело, а потому огонь от выстрелов блистал, как иллюминация. Мы стреляли из орудий в овраг картечью; подъехало еще несколько орудий, по дороге от моста, и тоже стали стрелять в овраг. Наша пехота, расположившаяся под стеной до самого бастиона, стреляла оттуда; стена была как будто в огненной, сверкающей полосе. Наконец французы не выдержали и ушли. Много легло их в этот раз в Красненском предместьи, особенно в овраге. Вскоре город запылал со всех сторон; пожар был страшный и все осветилось. Сражение кончилось и мы остались ночевать на тех же самых местах.

Под Смоленском в первый раз я был в сражении. Оно показалось мне не слишком страшным. Я ожидал чего-то большого. С детства любил я читать книги о военных действиях. Сначала попались мне книги, бывшие у моего отца, под заглавием: «Троянская брань», «Жизнь и деяния принца Евгения Савойского», потом походы Суворова и тому подобные книги. В детстве особенно сильное впечатление производила на меня книга «Троянская брань», где Гектор в один день собственною рукой убивал греков тысячами. Слыша про храбрость французских войск, я думал, что будут драться не только штыками, но прикладами, руками и зубами. Здесь же только стреляли и подавались взад или вперед. Не было с нашей стороны ни кавалерийских атак, ни рукопашных схваток; только свистели пули, визжали ядра и особенно неприятен был неправильный визг гранатных осколков.

Вообще военные писатели, даже и новейшие, пишут так о военных действиях, что, читая их, делается страшнее, чем на самом деле бывает. Природа человека имеет свои пределы: от излишней боли - люди лишаются чувств, от сильного страха - падают в обморок; а тут не было ничего подобного; может-быть у кого нибудь и стучали зубы, но это трудно было заметить. К тому же боязнь показать себя трусом перед другими заглушала страх. В первый раз виденные мною пленные французы показались мне грозными; потом пленные под Витебском и в других местах смотрели уже скромно, а под Смоленском и того скромнее. Первую аттаку французы повели как будто нерешительно, во вторую аттаку пред вечером, надо сказать правду, бросались быстро и живо и оттеснили наших к стене и реке, но, дошедши до оврага, остановились, как одурелые, не двигаясь ни назад, ни вперед. Огонь нашей пехоты был живой и быстрый, и так как наша артиллерия стреляла еще картечью с двух сторон, то урон их здесь вероятно был огромный.

Наступила ночь, сражение прекратилось, город пылал и освещал окрестности. Ротный командир, бывший с нами почти все время, уехал к другим орудиям. Орудия зарядили картечью, часовых поставили с заженными пальниками, прикрытие тоже было с заряженными ружьями на случай ночного нападения. Мне и товарищу моему показалось скучно сидеть у орудий целую ночь и мы взошли в ближайшую избу. Хозяев в ней мы не нашли и она была совсем пустая, стояла лишь одна кровать, на которой лежало несколько соломы, и мы завалились спать не раздеваясь. День пред сражением провели мы в утомительном походе; ночью пришлось отдыхать немного, а тут целый день пробыли в сражении, а потому и не мудрено, что нас одолела усталость и мы скоро и крепко заснули. Долго ли мы спали - не знаю, только мы оба проснулись от голоса, который раздался в дверях избы: - «Господа офицеры! господа офицеры!» - Мы вскочили с кровати. После, когда мы сознались друг другу, то вышло, что нам обоим этот голос показался голосом нашего неугомонного генерала Костенецкого; мы подумали, что он объезжает артиллерию и, не нашедши при орудиях офицеров, пошел их отыскивать и при этом уж конечно достанется нам. Товарищ мой толкал меня, а я - его, заставляя идти вперед и имея ввиду: как бы только лицом к лицу генерала поставить товарища, а самому пользуясь темнотою улизнуть. Наконец я осмелился спросить: «кто там?» - Это я, хозяин дома, услышали мы в ответ, пришел навестить свой домишко, да и ваши уже собираются в поход. - Вышедши, узнали мы от фейерверкеров, что приказано уходить, что они нас искали и не могли найти. Собрались мы скоро и вышли на большую дорогу. По ней тянулись войска из Смоленска: это был наш корпус и мы присоединились к нему. Было еще темно, когда мы проходили по Петербургскому предместию. Выйдя на разсвете за город, мы проходили мимо расположенных на возвышенности корпусов, не участвовавших в деле. Офицеры выходили и смотрели на нас с завистию, а мы шли гордо, поднявши головы.